Она надолго замолкает, а я вскакиваю с дивана:

— Ну же, Соня! Что он ответил тебе?

Она снова смотрит на меня, и взгляд ее становится светлым как летнее небо после грозы.

— Ах, Наташа, он сказал, что этому рад!

Она снова плачет, но теперь уже от счастья.

— Это было такое облегчение, Наташа! Впервые за столько месяцев сказать кому-то правду. Снова стать самой собой! И понять, что Никита Александрович испытывает ко мне чувства, руководствуясь не расчетом, а сердцем. Он сказал, что он не надеялся, что мы сможем быть вместе. Что был уверен в том, что я приму предложение Елагина. А теперь он намерен повести меня под венец.

Она вдруг охает и подносит ладошку к губам.

— Ох, Наташа, я такая гадкая! Как я могу даже думать об этом сейчас?

Я понимаю — она вспоминает Татьяну Андреевну.

— Ты не должна себя винить. В жизни горе и радость часто ходят рядом друг с другом. Не сомневайся — матушка благословит тебя с небес.

Слёзы снова катятся по ее бледным щекам.

— Как жаль, что я не могу рассказать ей об этом! Она была бы так рада! Она всегда мечтала о счастье для меня. А теперь…

Я сажусь рядом с ней, обнимаю ее за плечи. Я рада, что могу хоть чем-то успокоить ее. Пересказываю наш разговор с тетушкой.

— Она знала об этом, Соня! Она успела порадоваться за тебя — пусть и совсем недолго.

Так, обнявшись, мы и сидим с ней почти до утра.

Теперь, когда Соня открыла правду графу Свиридову, откладывать долее разговор с Константином уже нельзя. Я тоже должна объясниться с ним.

Я ложусь спать с твердым намерением разыскать его завтра — не важно, в его особняке или в больнице на Васильевском острове.

40. Константин

Но день приносит новые заботы.

На Сенной площади по-прежнему неспокойно. Рассказывают и о беспорядках в других частях Петербурга. Люди боятся выходить на улицы, и когда я заявляю, что отправляюсь к Елагину, княгиня Елизавета Андреевна решительно запрещает мне это:

— И думать не смей! Ты вчера сама видела, что происходит — народ сошел с ума! Нападают на кареты и на обычных мирных прохожих. Убивают ни в чём не повинных людей.

И Соня тоже плачет:

— Не езди, Наташа! Вечером придет Никита Александрович — я попрошу, чтобы он тебя сопроводил. Ты даже не знаешь, где сейчас князь!

Но этот вопрос неожиданно находит разрешение.

Выходивший в город на разведку Захар Кузьмич с восторгом рассказывает, как на Сенную из Петергофа приезжал сам государь император:

— Народ стоял густо и тесно. Так тесно, что я не мог сделать ни шагу. А тишина стояла такая, что казалось, будто на площади нет вообще никого. Государь проехал на коляске в середину скопища, встал в ней и громовым голосом закричал: «На колени!» И все мы, сняв шапки, тотчас приникли к земле. Тогда, обратясь к церкви Спаса, он сказал: «Я пришел просить милосердия Божия за ваши грехи; молитесь Ему о прощении; вы Его жестоко оскорбили». И мы опустили глаза и в слезах стали креститься. Государь, также перекрестившись, прибавил: «Приказываю вам сейчас разойтись, идти по домам и слушаться всего, что я велел делать для собственного вашего блага».

Кажется, приезд императора имел весьма сильный эффект — толпа разошлась, и буйства поутихли.

И вечером, ожидая приезда графа Свиридова, я надеваю платье для визитов — в меру простое, но красивое. Как-никак, я собираюсь показаться будущему жениху, который еще вовсе не знает об этом.

Но раньше Никиты приезжает в дом графини Степан — управляющий князя Елагина. На нём лица нет, и не нужно обладать умением читать чужие мысли, чтобы понять — случилось что-то страшное.

Я бросаюсь к нему, наплевав на правила этикета:

— Что-то с Константином Николаевичем?

Степан Андреевич хмуро кивает и утирает скупую слезу:

— Ранили его вчера в больнице. Там такое творилось, что словами не описать! Ломали двери, окна, били врачей и больных. Будто рассудок у всех разом помутился. Его сиятельство сдерживал нападавших, сколько мог — давал возможность вывести людей из здания. В него выстрелили из толпы.

Я вскрикиваю:

— Он ранен? Тяжело?

Наш гость уже не сдерживает рыдания:

— Тяжело, Вера Александровна. Боюсь, не доживет до утра. Я еще вчера хотел сообщить Наталье Кирилловне об этом, но он решительно запретил — надеялся, что станет лучше.

— Но он же маг, целитель! — выкрикиваю я. — Почему же он не лечит сам себя?

Но ответ приходит сам собой. Он не может лечить себя! Как не смог вылечить себя мой отец, раненый заговорщиком! Дар дан нам для того, чтобы лечить других!

— Я поеду с вами! — решительно заявляю я, и даже Елизавета Андреевна меня не останавливает.

Кажется, Степан Андреевич удивлен, что к Елагину едет не невеста, а княжна Бельская, но он слишком воспитан для того, чтобы комментировать это.

Карета едет достаточно быстро, а мне кажется — плетется как черепаха. Я считаю минуты, секунды. Только бы успеть! Только бы он дождался меня!

Мы приезжаем, когда врач как раз выходит из комнаты князя. Оба смотрим на него с надеждой. Но тот качает головой:

— Трудно сказать что-то определенное. Его сиятельство потерял много крови. Я извлек пулю, но, боюсь, медицина бессильна.

Дальше я уже не слушаю, вбегаю в комнату, бросаюсь ко кровати.

Я с трудом узнаю Константина. И не только ранение тому причиной. Он, как и я, много дней провел в больнице. Артемьева сказала, что я тоже похудела и подурнела.

Я хватаю его за руку. На ней — тоже едва запекшаяся на порезах кровь. Милый мой, родной, держись! Подношу руку к губам, целую шрамы.

Я не думаю о том, что кто-то может войти в комнату, увидеть нас сейчас. Мне нет дела до приличий.

Я жалею о том, что не поговорила с ним раньше. Ведь тогда всё могло бы оказаться по-другому.

Я держу его за руку и пытаюсь отбросить эмоции, сосредоточиться. Установить энергетическую связь. Я боюсь, что это не получится, как уже не раз случалось в больнице.

Должно быть, мои движения причиняют ему боль. И эта боль заставляет его очнуться. Он открывает глаза, и его затуманенный взгляд останавливается на моем заплаканном лице.

— Вера Александровна? Это вы?

Мне слышится радость в его слабом голосе, но не удивлюсь, если это — всего лишь мои фантазии.

— Как вы здесь оказались, Вера Александровна? Я не смел надеяться на это.

Ему трудно говорить, и я подношу руку к его губам.

— Молчите, Константин Николаевич! Берегите силы.

Хотя мне хочется, чтобы он продолжал. Каждое слово музыкой отзывается в сердце.

Я не ошиблась! Я ему не безразлична!

Он пытается коснуться моей руки.

— Нет, Вера Александровна, я должен сказать! Другого случая может и не представиться. Я люблю вас, Вера Александровна! Вы понравились мне сразу же — еще на том балу, где отказались со мной танцевать.

Я едва вижу его из-за завесы слёз.

— Простите меня, Вера Александровна, за мой дурной характер. За чрезмерную гордость, за скрытность, за то, что не сумел всё вовремя вам рассказать. И за то, что, думая о вас, сделал предложение Наталье Кирилловне Закревской. Меня оправдывает лишь то, что я не мог поступить по-другому. Нет-нет, не останавливайте меня! Я должен вам рассказать всё хотя бы сейчас! Чтобы вы не считали меня трусом и подлецом. Тогда, в Елагинском, когда мы нашли амулет, я обещал открыть всю правду императору и сделал это — сразу же, как только вернулся в Петербург. Я надеялся, что этого будет достаточно, чтобы его величество во всеуслышание объявил, что граф Закревский не был предателем, что виноваты были совсем другие люди. Я был готов назваться племянником изменника Родины. Но император, хоть и счел доказательства убедительными, заявил, что не хочет ворошить прошлое. Я мог бы и сам догадаться, что всё будет именно так. Ведь среди заговорщиков был один из великих князей. Объявить об этом — значит, нарушить мир в императорской семье. Я был столь дерзок, что осмелился потребовать хоть каких-то действий. Его величество сказал, что в качестве компенсации Наталье Кирилловне будет выплачена из казны внушительная сумма. Деньги в обмен на жизнь отца и позор! Я воспринял это как подачку. Но даже моего влияния на императора оказалось недостаточно. Из-за моего дяди графиня Закревская вынуждена была расти в провинции в то время, как она имела право жить в Петербурге, блистать при дворе. И я решил — Наталья Кирилловна займет надлежащее ей место, чего бы мне это ни стоило. Она будет представлена ко двору как княгиня Елагина, и люди, что еще вчера презрительно шушукались за ее спиной, будут искать ее дружбы и покровительства. Сделать так — мой долг перед ее отцом. Способны ли вы понять и простить меня, Вера Александровна? Я люблю вас, но я не смогу предложить вам свою руку. Но знайте — мое сердце всегда будет принадлежать именно вам!