— Ах, она сведет меня с ума! — восклицает хозяйка.

— Верочка, как можно? — вторит ей Кольцова. — Быть может, у вас в губернии так и принято, но здесь…

Словом, мы забываем про обед и отправляемся в ателье на Невском. По дороге мне объясняют, что покупать готовые платья — вообще-то дурной тон, но раз уж нет другого выхода…

К счастью, в ателье находится вполне приличный костюм — приталенный жакет с широкими манжетами, манишка и широкая юбка. Ко всему этому прилагается шляпка в тон. Жакет мне чуть великоват, и портниха закалывает его булавками, обещая ушить к утру.

Дубровина успокаивается и на радостях сама соглашается примерить милое летнее платье, привезенное, по словам модистки, из самого Парижа. В помещении душно, и я, уверенная, что дамы еще не скоро определятся с покупкой, выхожу на улицу. И прямо на крыльце неожиданно встречаю знакомого!

— Наталья Кирилловна, добрый день!

Передо мной стоит Сонечкин воздыхатель Никита Назаров. За несколько секунд его лицо сначала краснеет, потом бледнеет и, наконец, покрывается потом.

— Какая приятная встреча, Никита Иванович! — боюсь, с моим лицом происходит то же самое. — Не думала увидеть вас в Петербурге!

Я беспокойно оглядываюсь — только бы Дубровина с Кольцовой не вышли сейчас из ателье! Не представляю, как я смогу оправдаться, если в их присутствии Назаров назовет меня моим настоящим именем.

— Давно вы в столице? — спрашиваю я, надеясь, что хотя бы голос не задрожит.

— Прибыл только вчера, — Назаров тоже заметно волнуется. — А София Васильевна тут, с вами?

Ох, ну вот как ответить на этот вопрос? И я только отрицательно качаю головой.

А через минуту я понимаю причину его нервозности.

— Это даже хорошо, что мы встретились, Наталья Кирилловна. И хорошо, что Софии Васильевны сейчас здесь нет. Вы можете считать меня трусом, но я не смог бы сказать ей это в лицо. Я прибыл в Петербург, чтобы обновить гардероб перед свадьбой.

Перед свадьбой? Он намерен снова просить Сониной руки? Но осознание, что правда — совсем в другом, приходит довольно быстро.

— Вот как? Вы намерены жениться? И позвольте же вас спросить, на ком?

Он отводит взгляд:

— Вы не знаете ее, Наталья Кирилловна. Она вращается в других кругах. Птица не вашего полета. Но она славная девушка.

Я настолько растеряна, что допускаю бестактность:

— А как же Соня?

Я понимаю, что не должна была о ней говорить. Ведь это унизительно!

— Я всегда любил Софию Васильевну и продолжаю любить. Но вы же сами понимаете — ее матушка никогда не позволит нам пожениться. Я делал ей предложение неоднократно и всякий раз получал отказ. Меня не сочли достойным, ну что же, так тому и быть. Может быть, вы не догадываетесь, Наталья Кирилловна, но мои папенька с маменькой тоже были против этой свадьбы. Они тоже считали это мезальянсом. Только, в отличии от Татьяны Андреевны, они не препятствовали моему решению.

В этом он прав. Ни знатностью, ни богатством Соня похвастаться не может. И боюсь, тетушка лишила ее единственной возможности сделать удачную партию.

— У вашей невесты хорошее приданое? — не знаю, зачем я спрашиваю об этом.

Он снова краснеет.

— Да, не буду отрицать. Но дело не только в этом. Впрочем, вам вряд ли это будет интересно. Прошу передать Софии Васильевне мои сожаления и благодарность за счастливые мгновения нашего знакомства. Мне жаль, что так получилось…

Дверь ателье распахивается, выпуская Настасью Павловну и Ирину Николаевну, и мы с Назаровым отскакиваем друг от друга.

Я сажусь в карету. Дамы щебечут, обсуждая покупки, но я не слушаю их. Я думаю о Соне. Каково ей будет услышать эту новость?

23. Елагинское

Мы отправляемся в путь с рассветом. Я не прочь еще немного поспать, но Дубровина беспокоится, что мы не прибудем в имение князя к назначенному времени.

— Его сиятельство весьма ценит пунктуальность, — заявляет она, когда мы садимся в карету. — Было бы дурным тоном в первый же день визита вызвать его неудовольствие.

Кольцова, разумеется, с ней соглашается. Да и я не возражаю. Тем более, что путешествие в карете на дальнее расстояние позволяет добрать несколько часов сна.

По моему настоянию, мы берем с собой и Захара Кузьмича (он размещается на козлах рядом с кучером), и Арину. Настасья Павловна идет на это неохотно — моя горничная кажется ей недостаточно вымуштрованной для такой ответственной поездки.

В наше время мы преодолели бы расстояние между Петербургом и Елагинским за пару часов на электричке. Тут же мы прибываем к месту назначения только к обеду.

Меня укачало, и всё, о чём я мечтаю — это поскорее добраться до кровати. Кажется, Ирина Николаевна с Настасьей Павловной чувствуют себя примерно так же.

Но у ворот, ведущих в поместье князя Елагина, мы сталкиваемся с неожиданным препятствием — перед ними стоит уже вереница карет. А сами ворота почему-то закрыты.

— Да уж, — фыркаю я, — какой конфуз для любящего пунктуальность хозяина!

— Ах, милочка, всякое бывает! — пытается оправдать его Дубровина.

Но она и сама обеспокоена таким поворотом дела.

— А может, князь уже выбрал невесту, и всех остальных ждет отлуп? — я прикусываю язычок — благородная девица не должна позволять себе такие выражения. Но слово не воробей: вылетело — не воротишь. К счастью, Дубровина слишком взволнована, чтобы цепляться к словам. — Сейчас выйдет его секретарь и объявит, что вновь прибывшие барышни могут отправляться по домам.

Я пытаюсь шутить, но Настасья Павловна принимает мои слова за чистую монету.

— Верочка, это было бы ужасно! Но нет, князь не может так поступить! Это было бы слишком большим оскорблением. Уверена, сейчас нам всё объяснят.

Это делает Захар Кузьмич — он уже сходил на разведку.

— Ключ нынче утром сломался — от замка, которым ворота на ночь запирают. В имении есть другой ключ — его сейчас и ищут.

— Что же, в поместье нет других ворот? — удивляюсь я. — Можно, наверно, въехать через них?

Но Дубровина машет руками:

— Что вы такое говорите, Вера Александровна! Другие ворота для всякой челяди. А невесты его сиятельства должны въезжать через парадные!

Честно говоря, мне на такие условности наплевать, и я предпочла бы воспользоваться менее помпезным въездом — лишь бы поскорее добраться до своей комнаты. Надеюсь, хотя бы комната у каждой приглашенной будет своя.

— А может быть, князь придумал это намеренно? — высказывает предположение Кольцова. — Чтобы проверить терпение и смирение девушек?

А вот это уже больше похоже на правду. С трудом верится, что князь допустил бы такой конфуз из-за какого-то ключа.

Но Настасья Павловна с жаром возражает подруге, а мне, честно говоря, всё равно. Мне просто надоело сидеть в душной карете, и я выхожу на свежий воздух.

Замечаю, что так же поступили и другие гости. Целый цветник разнаряженных, но усталых девиц, уже собрался на лужайке. Я оглядываюсь, но кузины здесь нет.

С той же стороны, откуда прибыли мы, подъезжает еще одна карета. И вот тут из толпы стоящих в стороне крестьян (сбежались посмотреть на такой парад невест?) выскакивает бедно одетый мужичок и с протянутой рукой бросается к только прибывшему экипажу.

Но кучер еще не успел остановить лошадей, и вместо подаяния нищий получает случайный удар оглоблей. Он отлетает в сторону, и на грязной, в заплатках рубахе его вмиг появляется красное пятно.

Кто-то из дам истошно кричит, остальные в панике отступают в стороны. Ржут лошади, плачут деревенские ребятишки.

— Какой ужас! — восклицает Настасья Павловна и отворачивается. — Эти голодранцы совсем стыд потеряли! Ну, кто, скажите на милость, бросается прямо под копыта? Нужно издать закон, запрещающий им приближаться к господам!

Мне тоже хочется отвернуться — невыносимо смотреть на искаженное страданием и ставшее белым лицо мужика и понимать, что ты не можешь ему помочь. А еще хочется закричать: «Вызовите «скорую»!»